Санитарная машина Бюро срочного вызова остановилась у ворот клиники № 11.
В ответ на требовательный сигнал дежурный выглянул в окошечко и лениво протянул руку к рычагу, отворяющему ворота.
В закрытом кузове машины послышалась возня, оборванный, приглушенный крик. Дверка машины с силой распахнулась — и на дорогу выбросился человек. Тут же следом выскочили два санитара. Как два бульдога, они набросились на него, схватили за руки и потащили в машину.
Человек упирался, кричал. Он кричал что-то дикое, нечленораздельное, и слюна бешенства текла по его посиневшему подбородку. Наконец, один из санитаров ударил его кулаком но лицу. Крик оборвался, тело бессильно обвисло, и санитары забросили его в кабину. Машина въехала в ограду, и створки ворот с глухим стуком, как крышка гроба, закрылись за ней.
Из кустов акаций на дорогу выбрался О'Патли. Медленно стер липкую пыльную паутину с побледневшего лица. В человеке, которого тащили санитары, он узнал председателя стачечного комитета Дэна Марти.
О'Патли подождал, когда санитарная машина выехала из ворот и поравнялась с ним. Он поднял руку, шофер покосился недовольно, но притормозил; О'Патли заскочил на подножку и сел в кабину.
Подъехав к городу, он слез с машины и побрел пешком. На ходу легче думалось, ему нужно было собраться с мыслями, — посиневшее лицо Марти все еще стояло перед его глазами и мешало ему сосредоточиться.
Почему же заболел именно он, председатель стачечного комитета?
Шофер санитарной машины ничего не ответил на осторожные вопросы. Последнее время он то тут, то там, намеками, чтобы не вызвать подозрений, расспрашивал про клинику шофёров такси, санитаров Бюро срочного вызова и других случайных людей. Печальная участь доктора заставляла его быть осторожным. О'Патли понимал, что с ним, как и с доктором, не станут церемониться, если его расспросы дойдут до хозяев клиники или до шефа полиции. Рисковать головой он пока не хотел, вместе с ним рисковали бы и другие; в редакции только заместитель знал о его подозрениях.
С каждым днем О'Патли все более и более убеждался, что если он захочет узнать, какими делами занимается клиника, то ему придется попасть туда самому.
Самому! Но как?.. Эта мысль не давала ему покоя ни днем, ни ночью, он придумывал всевозможные способы пробраться в клинику, но все они были до безрассудства рискованны или просто невыполнимы. Однако он продолжал думать, уверенный, что рано или поздно среди несбыточных планов появится, наконец, такой, который можно будет осуществить.
На перекрестке двух улиц он остановился, чтобы посмотреть на светофор, и невольно вздрогнул. С большого полотна киноафиши на него смотрело нарисованное синей краской, искаженное ужасом женское лицо.
— Фу, черт! — О'Патли передернул плечами. — Опять какая-то голливудская стряпня с удавленниками, призраками и прочей галиматьей.
Ниже большой афиши была наклеена дополнительная — «Сверх программы». Она невольно задержала внимание О'Патли, в какой-то мере отвечая на занимавшие его мысли. Он просмотрел афишу, подумал и прошел мимо.
Но, пройдя несколько шагов, он вернулся, задумчиво посвистел и подошел к кассе кинотеатра.
Кинодраму «с ужасами» О'Патли так и не посмотрел, однако в редакцию вернулся с запозданием, его уже ожидали гранки очередного номера «Рабочей газеты».
Редактор с размаху плюхнулся на заскрипевший стул, подвинул к себе графин и, залпом выпив стакан воды, долго разглядывал в круглой пробке графина свое искаженное изображение.
В решении поставленной задачи было достаточно много и риска, и фантазии. И все же она казалась ему выполнимой… Выпив еще один стакан воды, он подвинул к себе гранки и принялся за работу…
На следующий день О'Патли постарался освободиться раньше.
Выходя из редакции, он захватил с собою фотоаппарат с мощным телеобъективом…
— Когда вы ликвидируете забастовку на заводе? — вас спрашиваю! господин Эксон хлопнул ладонью по столу — с чернильного прибора покатилась на пол латунная крышка.
Шеф полиции стоял вытянувшись и нервно подергивал щетиной усиков. В его душе боролись возмущение и осторожность.
Какое имеет право этот боров кричать на него, фон Штрипса, бывшего офицера германской армии, кавалера Железного Креста. Сейчас он тоже стукнет кулаком по столу и крикнет: «Молчать, хам! Вон из кабинета!». Рука фон Штрипса уже сжалась в кулак…
— Я постараюсь, — сказал он. — приложу все усилия…
— Вот что, фон Штрипс, — даже не глядя на него, сказал господин Эксон, вы получаете у меня больше, чем получает наш министр. Но если вы через два дня не найдете зачинщиков забастовки, я снижу ваш оклад на одну треть. Еще два дня — наполовину… А через неделю я вас выгоню, фон Штрипс, к дьяволу. Вы слышите? К дьяволу!..
Не снимая ни пальто, ни шляпы, господин Эксон прошел в кабинет к фрейлейн Морге. Она неторопливо поднялась ему навстречу.
— Я рада вас видеть. Примите пальто и шляпу, — резко бросила она своему рыбоглазому служителю, который, понятно, не слышал ни слова — все это говорилось специально в адрес невежливого гостя. — Господин Эксон, я прошу извинить моих нерасторопных слуг.
Господин Эксон недобро посверкал глазами, однако снял с себя шляпу и пальто.
— У вас такой расстроенный вид, — участливо сказала фрейлейн Морге, наливая в бокалы вино из графина на столе. — Надеюсь, вы здоровы?
— Неприятности, — пробурчал господин Эксон, по-хозяйски усаживаясь в кресло.